бильны; число таких форм должно быть конечным; возможность развития общества «по замкнутому кругу» должна отсутствовать. Если все они выполняются, то в конечном счете должно быть достигнуто преодоление отчуждения человека от своей истинной сущности путем свободной самореализации в труде, не связанном ограничениями. Но если в развитии системы может произойти остановка или система может развиваться «по замкнутому кругу», обещание спасения оказывается пустым звуком. Это утверждение справедливо даже в том случае, если развитие системы останавливается по чисто экономическим причинам. Такая остановка вдвойне катастрофична, если она может быть вызвана другими факторами, - например, факторами насилия. Отрицание роли насилия в истории является наиболее важным и наиболее спорным элементом марксистской экономической интерпретации истории.

Таким образом, реальные требования, предъявляемые марксистской экономической интерпретацией истории, заключаются в том, чтобы никакие неэкономические факторы не могли тормозить развитие общества; чтобы это развитие стимулировалось непрерывным (хотя временами и замедленным) ростом производительных сил; чтобы число социальных форм, соответствующих стадиям развития производительных сил, было конечным и чтобы последняя из них соответствовала максимально полному развитию производительных сил и человеческих способностей.

Глубокая ирония заключена в том, что система представлений, отрицающая автономную роль принуждения и идейных факторов в истории, призвана обосновывать и вызывать к жизни социальную систему, которой свойственны доминирование и всепроникающий характер централизованного принуждения. Независимая роль принуждения и идейных факторов может быть наиболее полно продемонстрирована на примере общества, построенного в соответствии с теорией, которая отрицает такую роль.

БИБЛИОГРАФИЯ

Маркс К. К критике политической экономии. М.: Государственное издательство политической литературы, 1949.

Маркс К. и Энгельс Ф. Немецкая идеология. М.: Издательство политической литературы, 1988.

Энгельс Ф. Анти-Дюринг. М.: Издательство политической литературы, 1988. Morishima М. Why has Japan «Succeeded»? Western Technology and the Japanese

Ethos. Cambridge: Cambridge University Press, 1982. Tucker R.C. Philosophy and Myth in Kari Marx. Cambridge: Cambridge University

Press, 1961.

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

И ГИПОТЕЗА РАЦИОНАЛЬНОСТИ

Кеннет Дж. Эрроу

Economic Theory

and the Hypothesis of Rationality

Kenneth J. Arrow

В этом эссе я хотел бы прояснить некоторые значения, в которых используется в экономической теории термин «гипотеза рациональности». В частности, я хотел бы подчеркнуть, что рациональность является свойством, присущим не только отдельному индивиду, хотя в литературе это обычно представляется именно таким образом. Не только объясняющую силу, но и само значение гипотезе рациональности придает окружающий социальный контекст. Гипотеза рациональности наиболее правдоподобна в совершенно идеальных условиях. Когда эти условия перестают выполняться, допущения о рациональности становятся натянутыми и подчас внутренне противоречивыми. Эти условия предполагают, что способность людей к обработке информации и расчету находится на уровне значительно выше возможного и не может рассматриваться как результат обучения и адаптации.

Я хотел бы поспорить с точкой зрения, которая не всегда выражается открыто, но, похоже, имплицитно присутствует во многих трудах. Эта точка зрения заключается в том, что экономическая теория в принципе должна основываться на гипотезе рациональности. Иначе якобы не может быть никакой теории. Этого положения придерживаются и ученые, которые допускают, что экономическое поведение не является полностью рациональным. Джон Стюарт Милль (1848, кн. 2, гл. 4) утверждал, что значительной частью экономики управляют обычаи, а не конкуренция. Но при этом он добавлял, что единственно возможная экономическая теория должна исходить из конкуренции (которая у него включает определенные элементы рациональности, в частности перемещение капитала и труда в те виды деятельности, которые дают наибольшую отдачу: «Лишь благодаря принципу конкуренции политическая экономия имеет право притязать на научный характер» ([1848] 1909, р. 242 Милль Дж.С. Основы политической экономии. М.: Прогресс, 1980, т. I, с. 394).

Безусловно, не существует общего принципа, который препятствовал бы созданию экономической теории, основанной на гипотезе, отличной от гипотезы рациональности. Действительно, существуют определенные условия, которые должны быть заложены в фундамент приемлемого теоретического анализа экономики. Прежде всего в их число

должна входить теория рыночных взаимодействий, соответствующая концепции расчистки рынка в неоклассической теории общего равновесия. Но в том, что касается поведения индивидов, любая последовательная теория реакций на стимулы, встречающиеся в экономическом контексте (в простейшем случае - на цены), может в принципе привести к созданию теоретического описания экономики. Применительно к потребительскому спросу должно бьггь удовлетворено бюджетное ограничение, однако легко построить множество теорий, совершенно отличных от максимизации полезности. Например, теорию можно построить на основе формирования привычки; для заданного изменения цены и дохода выберите набор потребительских благ, удовлетворяющий бюджетному ограничению, который требует наименьшего изменения (в некотором смысле) по сравнению с предьщущим набором. Хотя и в этой теории присутствует момент оптимизации, она отличается от максимизации полезности; например, если после нескольких изменений цены и доход возвращаются к своим первоначальным значениям, купленный в конце этого процесса потребительский набор будет отличаться от первоначального. Многим непрофессиональным наблюдателям такая теория может представиться правдоподобной; тем не менее, она не является рациональной в том смысле, который вкладывают в данный термин экономисты. Не конкретизируя далее этот аргумент, я просто констатирую, что эта теория не только является логически завершенным объяснением поведения, но и обладает большей объясняющей силой, чем стандартная, и, по меньшей мере, столь же поддается эмпирической проверке.

Возможность построения завершенной экономической теории на основании гипотезы, отличной от гипотезы рациональности, не является чисто умозрительной; на самом деле в какой-то мере это можно сказать о любой макроэкономической теории, имеющей выход на практику. Положения кейнсианской теории о жесткости цен и заработной платы трудно вписать в рамки рациональности, несмотря на предпринятые доблестные попытки. В своем изначальном виде мультипликатор был выведен из потребительской функции, в которой аргументом был только текущий доход. Теории, более непосредственно основанные на предпосылке рациональности, ставят потребление в зависимость от дохода на протяжении всей жизни или «постоянного» дохода (permanent income), соответственно величина мультипликатора в них снижается, а вместе с ней - и объяснительная ценность кейнсианской модели. Но если кейнсианская модель выступает естественным объектом критики со стороны приверженцев всеобщей рациональности, то следует добавить, что и монетаризм не лучше. Мне не известны сколько-нибудь серьезные построения, в которых спрос на деньги выводился бы из рациональной оптимизации. Слабые аргументы, заменяющие собою подлинные построения подобного рода - экономия на подошвах Фридмена* или трансакционный спрос Тобина, основанный на из-

* В одной из работ 1950-х годов М. Фридмен высказал мысль, что люди хранили бы все свои деньги на процентном вкладе в банке, каждый день забирая нужную сумму, если бы не издержки в виде износа обуви. - Примеч. научн. ред.