практически со всеми своими коллегами, свидетельствовало как о его собственном такте, так и об их терпимости к инакомыслию. Ну и, разумеется, было совсем не случайно, что главный социалист Чикагской школы оказался именно рыночным социалистом.
Через несколько месяцев после назначения Ланге Генри Шульц погиб в автомобильной катастрофе и Ланге остался единственным экономистом-математиком на факультете. Не проишо и года, как эта потеря усугубилась частичным отходом Дугласа от академической деятельности ради политической карьеры. Еще чуть позже, когда началась Вторая мировая война, Вайнера стали постоянно приглашать в качестве консультанта в Вашингтон, и в 1945 г. он уволился и перешел в Принстон.
После всех этих пертурбаций факультет пришлось буквально воссоздавать заново. Процесс перестройки начался еще в годы войны, и Ланге играл в нем ведущую роль. Он стремился привлекать экономистов, идущих в авангарде теоретических исследований того времени, особенно в области применения математических методов в экономике. Не сумев переманить Аббу Лернера, который бьш его первой кандидатурой, он с готовностью принял на работу Джейкоба Маршака, и некоторое время спустя они уже вместе подбирали новых людей как для факультета, так и для Комиссии Каулза*, которая в 1938 г. базировалась при Чикагском университете. Сотрудничество внезапно прервалось в 1945 г., когда Ланге восстановил свое польское гражданство и был назначен послом Польши в США. Впоследствии он занимал и другие высокие посты в правительстве социалистической Польши.
В годы войны на факультет пришел работать Т.У. Шульц из университета штата Айова. Он бьш одним из ведущих специалистов по экономике сельского хозяйства и в скором времени возглавил факультет, так что в течение следующих двух десятилетий влияние его бьшо очень большим. Помимо Шульца, в 1946 г. на факультет пришел Ллойд Метцлер, который преподавал международную торговлю, и еще ряд молодых теоретиков и эконометриков, в основном из Комиссии Каулза. По какому бы принципу ни проводился отбор, все эти новые назначения послужили своего рода противовесом ставшим примерно в то же время профессорами Фридмену (экономический факультет) и Уол-лису (Школа бизнеса).
Между Фридменом, Уоллисом и их сторонниками, с одной стороны, и людьми из Комиссии Каулза, с другой, началась борьба за научное превосходство и институциональный контроль. Эта борьба продлилась до начала 1950-х годов и завершилась лишь в 1953 г., когда Ллойд
Cowles Commission - объединение ученых-экономистов США, действовавшее в 30-60-е годы. Первоначально эта Комиссия работала в г. Колорадо-Спрингс, шт. Колорадо, потом в Чикаго; ставила своей целью развитие количественных методов в экономике. Комиссия бьша школой для талантливых молодых экономистов, многие из которых впоследствии стали вьщающимися учеными, в частности Ж. Дебре (Debreu, Gerard), Л. Клейн (Юе1п, Lawrence Robert). Была названа именем А. Каулза (Cowles, Alfred) - американского бизнесмена, финансировавшего ее работу. - Примеч. научн. ред.
Метцлер частично отошел от дел (по состоянию здоровья), а Комиссия Каулза перебазировалась в Йельский университет. Из этой борьбы экономический факультет Чикагского университета вышел если и не монолитным коллективом, то, во всяком случае, коллективом, имеющим свой характерный научный стиль, отличающий его от большинства других научных школ.
В позитивной экономической теории стиль этот выражался в том, что роль совокупного эффективного спроса в качестве объясняющей переменной отодвигалась на второй план, а главное место отводилось структуре относительных цен и ее «искажениям». В экономической политике он был связан с пропагандой преимуществ, которые имеет формирование цен в результате действия рыночных сил, над мерами государственного регулирования. По сути, Чикагская школа 50-х и 60-х представляла собой продолжение идей кружка Найта 30-х годов. Действительно, все первые лица того кружка, а именно Фридмен, Стиг-лер и Уоллис, стали ведущими теоретиками Чикагской школы на этом новом этапе. Кроме того, они сознательно стремились развивать и укреплять традиции, сохранять преемственность (см. ниже).
Тесные дружеские отношения, которые найтовцы поддерживали между собой более полувека, еще больше укрепили общие элементы их мировоззрений и помогли не обращать внимания на те моменты (подчас существенные), по которым имелись разногласия как между ними самими, так и между ними и другими учеными. Как мы уже говорили, Фридмен, Стиглер и Уоллис, подобно большинству чикагских экономистов их собственного и последующих поколений, твердо верят в использование статистических данных и методов для проверки экономических теорий. В этом их отличие от Найта, Саймонса, Джеймса Бьюкенена (James Buchanan), Рональда Коуза (Ronald Coase, 1981) и других представителей меньшинства экономистов, связанных с Чикагским университетом в качестве магистрантов, аспирантов или преподавателей, которые считали (по разным причинам), что обоснованность экономической теории должна проверяться не столько тем, насколько выводы этой теории соответствуют эмпирическим наблюдениям, сколько ее интуитивной привлекательностью и/или соответствием некоторому набору аксиом.
Второе разногласие касается совместимости рекомендаций по экономической политике, в какой бы форме они ни выражались, с методологией позитивной экономической теории. Самое известное общее описание этой методологии дано Фридменом (Фридмен, 1994). Согласно этой методологии объяснения экономического поведения следует давать исходя из модели принятия индивидуальных решений об аллокации ресурсов (из альтернативных вариантов их использования) таким образом, чтобы максимизировать полезность с учетом ограничений, налагаемых рыночными ценами и наличием ресурсов. Предполагается, что рыночные цены устанавливаются на таком уровне, что величины спроса и предложения по каждому из товаров совпадают.
Данная методология традиционно применялась экономистами-неоклассиками, имеющими склонность к решениям в духе laissez-faire,
причем ее естественным дополнением являлась пропаганда такой государственной политики, которая была бы направлена на достижение этой цели. Однако в конце 60-х годов группа чикагских экономистов во главе со Стиглером (который в 1958 г. вернулся в Чикаго в качестве Уолгриновского профессора и стал работать одновременно и на экономическом факультете, и в Школе бизнеса) попробовала применять инструменты экономического анализа для исследования факторов, от которых зависит принятие тех или иных политических мер, в том числе мер государственного вмешательства в аллокацию ресурсов. Таким образом, анализ регулятивной и налоговой деятельности государства впервые бьш проведен не просто для того, чтобы показать отрицательное воздействие этого вмешательства на экономическую эффективность, но в первую очередь для того, чтобы объяснить причины принимаемых мер функционированием «политических рынков», где эти меры выступают объектом торга.
Представ в этом новом свете, многие виды государственного вмешательства, которые традиционно считались вредными, наносящими ущерб экономической эффективности - например, таможенные тарифы, - потребовали полного переосмысления. К ресурсам, которыми располагает экономический субъект, следует относить не только товары и услуги, которые он приобретает на традиционных рынках, но и его политическое влияние (чем бы оно ни измерялось). В этом случае меры государственного вмешательства предстают не какими-то привносимыми извне помехами, а эндогенным результатом политико-экономического процесса, отражающего обеспеченность лиц, принимающих решения, не только экономическими, но и политическими ресурсами (см.: Stigler, 1982). Если смотреть на дело таким образом, то критиковать политические решения имеет не больше смысла, чем критиковать покупателей за то, что они покупают не то, что нужно, - ведь и потребительский, и политический выбор являются результатом свободного волеизъявления собственников ресурсов.
Все это говорится здесь не для того, чтобы у читателя создалось впечатление, что политико-экономическое крьшо чикагских экономистов утратило интерес к laissez-faire. Напротив, неприятие Стиглером и его сторонниками государственного вмешательства (в частности, регулирования) сегодня сильно, как никогда. Среди видных сторонников дерегулирования, заявивших о себе в последнее десятилетие, есть много экономистов и юристов, когда-то входивших в группу чикагских ученых, изучавших проблемы экономики и права. Однако противоречие между призывами к реформам и позитивным анализом того самого политического процесса, через который эти реформы должны осуществляться, представляет собой постоянную экзистенциальную проблему для наследников чикагской традиции. Все они прекрасно знают, что такая проблема существует, но до поры до времени воздерживаются от открытых споров и выяснения отношений и относятся к Деятельности тех, кто занимается выработкой рекомендаций для политиков, как к некоторому хобби.