АТАКА НА ИНТЕРЕСЫ. В XVII столетии доктрина интересов, возможно, достигла высшей точки. Управление обществом миром с помощью интересов в тот период рассматривалось как альтернатива господству разрушительных страстей, считалось меньшим злом, а возможно, однозначным благом. В XVIII столетии эта доктрина существенно продвинулась в области экономики с помощью теории «невидимой руки», но ей принесло косвенный урон появление более оптимистического взгляда на «страсти»: таким страстным чувствам, как чувство любопытства, щедрости и симпатии, стало уделяться большее внимание, последнему из них - в «Теории нравственных чувств» самого Адама Смита. По сравнению с этими замечательными, вновь обнаруженными или реабилитированными пружинами человеческих действий интерес больше не выглядел таким привлекательным. Это стало одной из причин движения против парадигмы интереса, которое развернулось к концу XVIII в. и питало несколько мощных интеллектуальных движений XIX в.

В действительности страсти не должны бьши целиком трансформироваться в благотворные чувства, чтобы новые поколения относились к ним с уважением и даже с восхищением. Поскольку считалось, что за эпохой активной коммерческой и промышленной экспансии стояли интересы, кампания против них шла под лозунгом сожаления о «мире, который мы потеряли». Французская революция принесла с собой еще одно чувство потери, и Эдмунд Берк соединил два этих чувства, когда он воскликнул в своих «Рассуждениях о революции во Франции»: «Век рыцарства ушел; пришло время софистов, экономистов и расчетчиков; и слава Европы угасла навсегда» (Burke, 1790, р. 111). Это знаменитое утверждение появилось ровно через 14 лет после того, как в «Богатстве народов» бьшо осуждено правление «великих лордов» как «время насилия, грабежа и беспорядков» и бьши отмечены преимущества, вытекающие из следования каждого его собственным интересам через реализацию нормальных экономических устремлений. Берк бьш страстным поклонником Адама Смита и очень гордился совпадением своих взглядов на экономические вопросы со взглядами Адама Смита (Winch, 1985; Himmelfarb, 1984). Его заявление об «эпохе рыцарства», столь противоречащее интеллектуальному наследию Смита, следовательно, свидетельствует об одном из тех внезапных изменений в общем настроении и понимании, происходящих при смене эпохи, о которых едва ли в полной мере догадываются их носители. Критика Берка задала тон значительной части последующих романтических протестов против порядка, базировавшегося на интересах, у которого, как только он оказался доминирующим, многими был отмечен недостаток благородства, таинственности и красоты.

Эта ностальгическая реакция соединилась с наблюдением о том, что интересы, т.е. стремление к материальному богатству, не оказались столь «безвредными», «невинными» или «мягкими», как некоторые думали или утверждали. Наоборот, у стремления к материальному богатству вдруг обнаружилась подрывная сила огромной мощности. Томас Карлейль утверждал, что все традиционные ценности испытыва-

ют угрозу со стороны «этой грубой и забывшей о Боге философии прибылей и убытков», и, протестуя, указывал, что «денежный платеж - не единственная форма уз, связывающих человека с человеком» (Carlyle, 1843, р. 187). Эта фраза - «денежные узы» - была широко и эффективно использована Марксом и Энгельсом в первом разделе «Коммунистического Манифеста», где они нарисовали яркую картину морального и культурного опустошения, приносимого побеждающей буржуазией.

Многие другие критики капиталистического общества отмечали разрушительность новых сил, высвобождаемых тем общественным порядком, в котором интересы получили свободу и господство. Возникло мнение, что эти силы бьши дикими и саморазрушительными, что они могли подорвать сами основы, на которых покоился общественный порядок. Внезапно феодальное общество, которое раньше считали «грубым и варварским» и постоянно находящимся на грани разрушения из-за неконтролируемых страстей правителей и грандов, стало восприниматься в ретроспективе как оплот таких ценностей, как честь, уважение, дружба, доверие и лояльность, которые, оставаясь существенными для функционирования общества, где доминируют интересы, неумолимо, хоть и неумышленно подрывались им. Этот аргумент отчасти уже содержался в утверждении Берка о том, что цивилизованное общество создает фундамент для коммерции, а не наоборот; этот тезис развивался в дальнейшем большой группой разных авторов, от Рихарда Вагнера через Шумпетера до Карла Поланьи и Фреда Хирша (Hirschman, 1982а, р. 1466-1470).

«ВЫХОЛОЩЕННЫЕ» ИНТЕРЕСЫ. Хотя в XIX в. доктрина интересов столкнулась со значительной оппозицией и критикой, ее престиж оставался, тем не менее, высоким, особенно вследствие бурного развития экономической науки - новой области научной мысли. Успех этой новой науки привел к попыткам использовать ее идеи, такие, например, как концепции интереса, для объяснения некоторых неэкономических аспектов социального мира. В своем «Очерке о государственном управлении» Джеймс Милль (МШ, 1820) сформулировал первую «экономическую» теорию политики и основал ее - так же, как позднее Щумпетер, Энтони Дауне, Мансур, Олссон и другие, - на предположении о рациональном следовании собственным интересам. Но это расширенное использование понятия интереса имело и негативные последствия. В политике, как пришлось признать Миллю, разрыв между «реальным интересом» гражданина и «ложным предположением [т.е. восприятием] интереса» может быть чрезвычайно широким и вести к большим проблемам (Mill, 1820, р. 88).

Эта трудность бьша отмечена в статье Маколея в Edinburgh Review (Macaulay, 1829). Маколей отметил, что теория Милля оказалась пустой; понятие «интерес» «означает, что люди, если могут, делают то, что считают нужным... глупо придавать какое-либо значение предположению, которое будучи осмысленным означает только, что человек предпочитает делать то, что он предпочитает делать» (р. 125).

Обвинение в том, что доктрина интереса была, по существу, тавтологичной, приобретало тем бблыную силу, чем больше сторон пыталось ее использовать, стараясь подогнать концепцию интереса к своим собственным нуждам. Как и многие ключевые понятия, использовавшиеся в повседневном обиходе, «интерес» никогда не был строго определен. Наиболее часто он понимался как индивидуальное стремление к материальной выгоде, но более широкие значения также никогда полностью не упускались из виду. Чрезвычайно широкая и всеобъемлющая интерпретация этого понятия была выдвинута на весьма раннем этапе его истории: «пари» Паскаля было не чем иным, как попыткой показать, что вера в Бога (и, следовательно, поведение в соответствии с его предписаниями) строго соответствует нашим собственным (долгосрочным) интересам. Таким образом, понятие просвещенного собственного интереса имеет долгую историю. Но в XIX в. оно пережило расцвет и получило специальное, конкретное значение. На зловещем фоне революционных взрывов и сдвигов защитники обществен-Hbjx реформ утверждали, что доминирующая общественная группа нуждается в добром совете, чтобы расстаться с некоторыми привилегиями и улучшить плачевное положение низших классов с тем, чтобы обеспечить общественный мир. К «просвещенному» собственному интересу высших классов и консервативному общественному мнению апеллировали, например, французские и английские защитники всеобщего избирательного права или избирательной реформы в середине столетия, аналогично поступали сторонники первых мер социального законодательства в Германии и других странах в конце столетия и, наконец, Кейнс и кейнсианцы, поддерживавшие ограниченное вмешательство государства в экономику посредством антициклической политики и «автоматических стабилизаторов», являющихся результатом функционирования государства благосостояния. Эти призывы часто делались реформаторами, которые, будучи полностью убеждены в значимости и социальной справедливости предлагаемых ими мер, пытались привлечь на свою сторону влиятельные общественные группы, обращаясь к их долгосрочным, а не краткосрочным и, следовательно, как предполагалось, близоруко понимаемым интересам. Однако этот прием нельзя назвать чисто тактическим. Он применялся совершенно искренне, что свидетельствовало о сохраняющей престиж концепции, согласно которой движимое интересами общественное поведение является наилучшей гарантией стабильного и гармоничного общественного порядка.

В то время как высшие классы общества испьпывали давление с тем, чтобы они проявили свои собственные просвещенные интересы, низшим классам примерно в ту же эпоху также настойчиво рекомендовалось подняться над повседневными заботами. Маркс и марксисты призвали рабочий класс познать свои действительные интересы и отбросить «ложное сознание», от которого, по их словам, он страдает, пока целиком не посвятит себя классовой борьбе. Терминология интересов бьша вновь позаимствована для того, чтобы охарактеризовать и представить достойным тип поведения, рекомендованный определенной социальной группе.