го книгу художника всецело но закону расточительства в его первозданном виде; этот канон до некоторой степени формируется в согласии с вторичным выражением хищнического темперамента - благоговением перед архаичным пли устаревшим, которое в одном из своих особенных проявлений называется классицизмом.

В эстетике провести границу между каноном следования классическим образцам, или почитанием архаичного, и каноном красоты было бы, вероятно, задачей крайне трудной, если не вовсе не осуществимой. В эстетических целях едва ли нужно проводить такое разграничение, в нем и в самом деле нет необходимости. Для теории вкуса выражение общепринятого идеала архаичности, на каком бы основании он ни был принят, лучше всего, наверное, считать элементом красоты: нет сомнений в его узаконен-ности. Но для нашей цели - чтобы определить, какие экономические мотивы присутствуют в общепринятых канонах вкуса и каково их значение для распределения и потребления товаров, - это разграничение не является подобным образом разграничением по существу.

Положение, которое занимают в системе потребления цивилизованного общества продукты машинного производства, служит разъяснению природы отнощения, существующего между каноном демонстративного расточительства и кодексом внешних приличий в потреблении. Ни в вопросах искусства и собственно художественного вкуса, ни в отношении ходячего представления о полезности товаров этот канон не выступает в качестве причины нововведения или начинания. Он не направлен в будущее как созидающий принцип; он не производит нововведений в не прибавляет новые статьи потребления и новые элементы стоимости. Принцип, о котором идет речь, является в известном смысле негативным, а не позитивным законом. Это скорее не созидающий, а регулирующий принцип. Он очень редко непосредственно порождает какую-либо привычку или дает начало какому-либо обычаю. Его действие исключительно отбирающее. Демонстративная расточительность непосредственно не предоставляет почвы для изменчивости и развития, но сообразность с ее требованиями есть условие сохранения таких нововведений, которые могут производиться на других основаниях. Каким бы образом ни возникали обычаи, привычки и способы расходования, они все подвержены отбору под действием данной нормы почтенности; и степенью, в которой они со-

образуются с ее требованиями, поверяется их способность выживать в конкуренции с другими аналогичными привычками н обычаямр. При прочих равных условиях, чем более очевидным образом расточителен удерживающийся обычай или способ потребления, тем больше вероятность его сохранения в условиях действия этого закона. Законом демонстративного расточительства не фиксируется источник изменений, а лишь объясняется устойчивость таких форм, которые в условиях его господства годны для выживания. Он действует, чтобы сохранять пригодное, не для того, чтобы порождать приемлемое. Его функция - все испытывать, крепко удерживая то, что для него целесообразно.

ГЛАВА VII

ОДЕЖДА КАК ВЫРАЖЕНИЕ ДЕНЕЖНОЙ КУЛЬТУРЫ

Уместно будет несколько более подробно показать на примерах применение уже изложенных экономических принципов к повседневным явлениям в какой-то одной области общественно!! жизни. Для этой цели h!I в какой сфере нотребления не открывается более удачной возможности для иллюстращш, чем в расходах на одежду. Особое выражение в моделях одежды находит правило материального расточения, хотя в одних и тех же моделях представлены и примеры других, родственных принципов денежной репутации. Действенно служат своему назначению другие способы доказательства денежного положения, и они в моде всегда и во всем, однако у расходов на одежду есть то преимущество над большинством других способов, что наше одеяние всегда служит свидетельством нашего денежного положения, указывая на него при первом же взгляде всякого постороннего наблюдателя. Также верно, что в одежде более явно присутствует и, может быть, практикуется всеми в большей мере, чем в любой другой сфере потребления, общепризнанное желание расходовать напоказ. Все без труда согласятся с той банальностью, что люди всех классов, подвергая себя расходам на одежду, большей частью делают это не для того, чтобы защитить свою персону от холода, а ради респектабельного внешнего вида. И вероятно, ни в каком другом вопросе не возникает такого острого чувства убогост!!, которое ощущается, если мы не дотягиваем до уровня, установленного общественным обычаем в одежде. В отношении одежды в большей степени, чем в отношении многих других статей потребления, справедливо то, что люди будут вынос!1ть весьма существенные лишения в жизненных благах, чтобы только позволить себе то, что считается приличным размером расточительного потребления, так что отнюдь не необычным явлением оказываются живущие в суровом климате люди, которые носят легкую одеж-" ду, только чтобы казаться хорошо одетыми. А рыночная стоимость товаров, используемых для одежды, в гораздо

большей степени С1хладь!вается из модности, репутации товаров, чем из той физической функции, которую они выполняют, облекая персону владельца. Потребность в одежде является явно «высшей», или духовной, потребностью.

Ни всецело, ни даже главным образом эта духовная потребность в одежде ие выражает наивную склонность к демонстрации расходов. Закон демонстративного расточительства в одежде, как и в других вещах, преимущественно косвенным образом является направляющим принципом нотребления, формируя каноны вкуса и благопристойности. В случаях обычного рода сознательньпТг мотив владельца или покупателя демонстративно расточительного одеяния - это потребность нодчинен1!Я установленному обычаю и существования на уровне признанных обществом норм вкуса и почтенности. Дело не только в том, что нужно следовать кодексу приличий в одежде, чтобы избежать страданий, которые доставляют неблагосклонные замечания и молва, хотя сам по себе этот мотив 1!меет очень болыное значение, ио, помимо этого, требование дорогостоимости так укоренилось в образе наших мыслей в вопросах одежды, что иное сколь-нибудь недорогое одеяние вызывает у нас инстинктивное отвращение. Не анализируя п не размышляя, мы чувствуем, что недорогое является недостойным. «По одежке встречают». «Дорого и мило, дешево и гнило» - этот принц!!п в одежде осознается справедливым, ослабляясь как раз меньше, чем в других сферах потребления. По критериям вкуса и пригодности недорогой предмет одежды считается плохим - в соответствии с принципом «дешево и гпило». Мы считаем вещи красивыми, так же как и полезными, где-то в прямой зависимости от того, насколько велика их цепа. За малыми и незначительными исключениями мы находим дорогой предмет одеяния, сделанный вручную, гораздо предпочтительнее по его красоте и полезности, чем менее дорогую подделку под него, как бы хорошо подложный предмет ни имитировал дорогостоящий оригинал; и в подложном предмете оскорбляет наши чувства ие то, что он не дотягивает в форме или цвете или вообще в зрительном ощущешш, - вызывающий отвращение предмет может быть тако!"! точной копией, которая выдержит достаточно тщательный осмотр; и все же, как только подделка будет выявлена, его эстетическая ценность и его рыночная стоимость тоже резко понижается. Можно

утверждать, почти не боясь встретить возражение, что в одежде эстетическая ценность обнаруженной подделки, хотя и не только она, понижается где-то в том же отношении, в каком подделка дешевле, чем оригинал. Она теряет свое эстетическое благородство потому, что спускается ниже по денежной шкале.

Однако функции одежды как свидетельства илатеже-сиособности не заканчиваются на том, что одежда просто обнаруживает потребление материальных ценностей сверх того, что необходимо для физического благополучия. Она является хорошим prima, facie свидете.чьством денежного преуспевания, а следовательно, достоинства в глазах обн];ества. Но у одежды есть возможности более широкие и изысканные, нежели такое грубое, очевидное свидетельство одного только расточительного потребления. Если в дополнение к тому, что владелец одежды может позволить себе потреб.тять вольно и неэкономно, можно, не повторяя усилий, показать заодно, что владелец (или владелица) одежды стоит выше необходимости зарабатывать иа жизнь, свидетельство достоинства повышается в весьма значительной степени. Следовательно, наша одежда, чтобы отвечать своему назначепию действенным образом, должна не только быть дорогой - нужно, чтобы всякому наблюдателю становилось ясно, что ее в.чаделец не занят ни в каком виде производительного труда. В эволюционном процессе, которым паш способ одеваться был доведен до его настоянного совершенно восхитительного соответствия с его назначением, должное внимание было уделено побочному способу доказательства благопристойности. Всякое подробное рассмотрение по обнему предсгавлепию изящного одеяния докажет, что такое одеяние способно во всем, вплоть до отдельного элемента, создавать впечатление, что носящий его человек не привык прилагать никаких полезных усилий. Само собой разумеется, никакая одежда не может считаться красивой или даже приличной, если на ней видны следы выполнения носящим физической работы - вроде грязи или изношенности. Приятное впечатление от аккуратного и незанятнанного наряда создается, если не совсем, то в значительной степени, благодаря тому, что он наводит на мысль о праздности - освобожденности от личного контакта с производственным процессом какого бы то ни было рода. Значительная часть привлекательности, свойственной лакированной обуви, безупречному белью, сияющей шляпе в форме цилиндра

И прогулочной трости, столь сильно усугубляющим ири-рожденное чувство собственного достоинства господина, идет от того, что в них содержится многозначительный намек: их владелец, так одетый, не может быть причастным ни к какому занятию, прямым и непосредственным образом представляющему собой какую-нибудь общественную пользу. Изысканная одежда служит своему назначению не только в силу дороговизны, но и на том основании, что она является эмблемой праздности. Она не только доказывает, что носящий ее в состоянии потреблять относительно большие ценности, но и в то же время - что он потребляет, не производя.

В способе демонстрации воздержания носящего одежду человека от занятия производительным трудом женская одежда идет еще дальше, чем мужская. Не нужно никаких аргументов для подкрепления вывода о том, что женские шляпки стилем поизысканнее способствуют тому, чтобы сделать труд невозможным, еще более, чем это делает мужской цилиндр. К свидетельству вынужденной праздности, представляемому блеском, женская обувь прибавляет так называемый французский каблук, потому что высокий каблук явно делает крайне трудной любую, даже самую простую и самую необходимую физическую работу. Подобное в еще большей степени справедливо в отношении юбки и прочих характерных для женской одежды элементов. Существенным основанием крепкой. привязанности к юбкам является как раз вот что: они дороги и они стесняют каждое движение носящей, лишая ее возможности выполнять какую-либо полезную работу. Подобное справедливо в отношении обычая женщин носить чрезмерно длинные волосы.

Однако женское одеяние не только в большей степени, чем одежда современного мужчины, доказывает освобожденность от труда; оно прибавляет специфическую и очень характерную особенность, которая по виду отличается от всего привычным образом употребляемого мужчинами. Этой особенностью является ряд приспособлений, типичный пример которых - корсет. Корсет с точки зрения экономической - это по существу своему увечье, переносимое с той целью, чтобы понизить жизнеспособность женщины и сделать ее явно и постоянно непригодной к работе. Правда, корсет портит личную привлекательность носящей, но претерпеваемая на этот счет потеря компенсируется приобретением в почтенности, происходящей от